Священномученик Иаков родился в 1896 году в городе Бежецке в семье священника Иакова Бойкова. С детства любимым занятием его было чтение духовных книг, а любимой игрой — «игра в храм». На чердаке дома он оборудовал себе небольшую библиотеку и устроил «церковь» — повесил иконы, колокольчики и утром, когда наступало время службы, звонил. Все окружающие думали, что мальчик посвятит свою жизнь сугубо служению Богу и скорее всего в монашеском звании, и, когда он впоследствии женился, были весьма удивлены. Яков окончил духовное училище, поступил в Тверскую Духовную семинарию, а по окончании ее в 1915 году — в Московскую Духовную академию.

После государственного переворота в 1917 году академия была закрыта; Яков в Сергиевом Посаде не имел родственников и из-за наступивших голода и разрухи вынужден был уехать в Бежецк к сестре. Гимназию в Бежецке переименовали в реальное училище, но состав преподавателей оставался прежним, и его взяли учителем. Яков Яковлевич проработал здесь два года, но был уволен, потому что был сыном священника и не скрывал своих взглядов — какой он видит окружающую жизнь. Преследования, увольнения и всякого рода гонения в верующем человеке только укрепляют веру, даруют ему духовный опыт и наглядно являют милующую руку Божию. И хотя пришло время гонений, Яков Яковлевич решил стать пастырем и послужить своему народу. Незадолго перед принятием сана он женился на выпускнице епархиального училища, которая работала в советской школе учительницей. Став женой будущего священника, она потеряла свое и без того шаткое материальное благополучие.

В 1923 году Яков Яковлевич был рукоположен в сан священника ко храму святой великомученицы Екатерины в селе Закрупье, где он прослужил до 1930 года, когда переехал в Бежецк. Но в Бежецке вакантных священнических мест не было, и о. Иаков уехал в село Кирилловское Максатихинского района, где прослужил два года. Затем открылась вакансия на место священника в селе Княжево недалеко от Бежецка, и о. Иаков стал служить там. В Княжеве он служил до 1938 года. Ему пришлось пережить непрекращающиеся гонения двадцатых — тридцатых годов. Там, где власти не арестовывали священника, они намеренно облагали его и его семью произвольными и заведомо непосильными налогами, вынуждая покинуть приход. Священникам в те годы приходилось тяжелее, чем их прихожанам-крестьянам. Жена о. Иакова не раз говорила ему:
— Яков, бросай ты служить в церкви, уходи, ведь мы только и делаем, что налоги платим, хуже нищих живем.
— Я сана с себя никогда не сниму, — отвечал на жалобные причитания жены о. Иаков, — никогда не стану предателем Церкви.

В 1937-1938 годах были арестованы, за единичными исключениями, все священники области. В Бежецке арест миновал только одного священника, которому шел восьмидесятый год, — сотрудники НКВД, вероятно, решили, что вскоре он умрет сам.

5 февраля 1938 года секретный сотрудник под кличкой Килограмм составил донесение в НКВД на о. Иакова: «Бойков Яков Яковлевич, священник села Княжева, говорил следующее: «Какое угнетение видят наши граждане, это насилие над верующими. Конституция говорит совсем иное… а делают совсем по-другому, как духовенство, так и всех религиозных людей угнетают… мы, верующие, будем ждать того времени, когда наших коммунистов будут вычищать от православных людей, а самого Сталина, как худого, подзаборного жителя, увезут в Грузию, откуда он и приехал, как антихрист, для угнетения всех верующих людей». Относительно выборов в Верховный Совет гражданин Бойков говорил следующее: «Прошли выборы, и для чего все это, это только сами коммунисты опять выбрали себя, и как ни почитаешь газету, все только и пишут, что выбирали все, а на самом деле ложь. За границей над этими выборами только смеются… там также знают, что в Верховный Совет СССР прошли подонки общества, грабители и насильники, как мы всех коммунистов называем втайне».

Чаще всего такого рода «сведения» были выдумкой самого осведомителя, но во время террора их никто не проверял. Они тем и хороши были для НКВД, что не нужно было проверять их достоверность. Сотрудник НКВД даже и сам мог подсказать осведомителю, какого рода «сообщения» требовались. Через три дня после доноса был выписан ордер на арест священника.

В эти несколько лет перед арестом о. Иаков подолгу и усердно молился, чаще всего ночью. Затепливал перед иконами в святом углу лампады, раскрывал на аналое книгу и начинал молиться словами святых праведников и подвижников. В час ночи с 8 на 9 февраля 1938 года раздался стук в дверь — это пришли сотрудники НКВД с понятыми, соседями, жившими в том же доме. Надо было произвести обыск, и сотрудник НКВД открыл крышку аналоя, порылся в лежавших там церковных книгах, крышку закрыл, и на этом обыск закончился. Отец Иаков простился с женой и дочерью и в сопровождении конвоя покинул дом навсегда. Жена несколько раз ходила в тюрьму в Бежецке и хлопотала, чтобы дали свидание, но ей отказали.

Сразу же после ареста, 9 февраля, следователь допросил священника.
— Расскажите, гражданин Бойков, о своем прошлом как до революции, так и после.
— До 1917 года я учился… получив среднее образование, стал учительствовать в городе Бежецке.
— Когда вы были лишены избирательных прав?
— В момент, когда я стал священником, то есть в 1923 году.
— Расскажите, кем, когда и за что вы были судимы.
— Судим я никогда не был. В 1935 году архиепископом Фаддеем было дано указание о том, чтобы мы регистрировали на местах случаи рождений и смертей, что мною и делалось. Но после об этом стало известно органам НКВД, и я в 1935 году был привлечен к ответственности за незаконную регистрацию актов гражданского состояния, но дело было прекращено.
— Расскажите, для какой цели вам было дано задание от архиепископа Фаддея собирать сведения об актах гражданского состояния?
— Сведения о рождениях и смертях я записывал в церкви примерно с год, после чего тетрадь с записями у меня была отобрана Бежецким НКВД. Сведения мы собирали только для церковных надобностей, для поминовения погребенных.
— Расскажите о вашей контрреволюционной агитации против партии и советской власти.
— Контрреволюционной агитации против партии и советской власти я никогда и нигде не проводил и виновным себя в этом не признаю.
— Следствие располагает данными, что вы, будучи враждебно настроены против партии и советской власти, среди населения вели антисоветскую агитацию, направленную на срыв проводимых советским правительством мероприятий, высказывали недовольство существующим строем и восхваляли жизнь при царе. Скажите, признаете ли вы это?
— Виновным себя в проводимой контрреволюционной агитации против партии и советской власти не признаю.
— Перед выборами в Верховный Совет СССР вы агитировали против выдвинутых кандидатов, кроме того, дискредитировали руководителей партии и советской власти. Признаете ли вы это?
— Агитации против выдвинутых кандидатов в Верховный Совет я не проводил, а также не дискредитировал руководителей ВКП(б) и советской власти. Виновным себя в этом не признаю.
Допросы продолжились и на следующий день. Следователь спрашивал:
— Следствие не удовлетворено вашими показаниями, данными 9 февраля. В деле имеются материалы, уличающие вас в проводимой антисоветской агитации против партии и советской власти; требую ваших правдивых показаний.
— Я подтверждаю свои показания, данные мною 9 февраля, о том, что антисоветской агитации против партии и советской власти я не проводил, и виновным в этом себя признать не могу.
— Следствие настаивает на даче правдивых показаний о вашей контрреволюционной агитации против партии и советской власти. Расскажите по существу заданного вопроса.
— Вторично отрицаю. Контрреволюционной агитации против партии и советской власти я не проводил, виновным себя в этом не признаю.
— Признаете себя виновным в контрреволюционной агитации против проводимых советским правительством мероприятий на селе?
— Нет, виновным в этом себя не признаю.

После того, как священник отверг все возводимые на него обвинения, были вызваны и допрошены «дежурные свидетели», в том числе и осведомители. Они показали: «В июне 1937 года на базарной площади Бойков среди колхозников говорил: «Вот какая жизнь пришла. Церкви закрыли и разломали, религию притесняют, священников в тюрьмы сажают, а в колхозах что делается, колхозников голодом морят, все у них отбирают, что ни заработают, государству везут, а у коммунистов все ничего нет, денег сколько от займов собирают, куда только девается все». В августе, числа точно не помню, при встрече со мной Бойков в отношении конституции говорил: «Что дала эта новая конституция народу, — ничего, это пустая бумажка, по которой большевики рабочих да колхозников обирают, это не свободная жизнь, а хуже крепостного строя, по этой конституции додушат большевики народ разными налогами». По вопросу проводившихся выборов в Верховный Совет СССР говорил: «Ну прошли выборы. Коммунисты выбрали самих себя… За границей над этими выборами только смеются». На базаре города Бежецка среди колхозников Бойков предсказывал о предстоящем голоде в деревне, говорил, что скоро наступит сильный голод, это предсказывает Библия, да и как не быть, коммунисты нарочно до этого доводят, чтобы с голоду все умирали, колхозники и так уже голодные сидят, а с них еще берут хлеб и другие продукты, а им самим есть нечего и голые ходят».

Все следствие продолжалось два дня, 9-10 февраля, и уже 10 февраля было составлено обвинительное заключение. 13 февраля 1938 года Тройка НКВД приговорила священника к десяти годам заключения в исправительно-трудовой лагерь, и он был сослан в Екатеринбургскую область.

Из книги иеромонаха Дамаскина (Орловского) «Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия»

Священномученик Иоанн (Бойков) родился в 1891 году в городе Бежецке и был старшим братом священномученика Иакова. В 1915 году он окончил Тверскую Духовную семинарию и поступил псаломщиком в собор в городе Осташкове. В 1917 году умер отец священник, и родственники уговорили Ивана Яковлевича вернуться на родину в Бежецк, куда он приехал в 1918 году и устроился работать учителем. Но не по душе было религиозному молодому человеку преподавание в новой, враждебной православию школе. Он женился, оставил учительство и в 1921 году был рукоположен в сан священника ко храму села Залужанье Молоковского района Тверской области. Здесь он служил до 1929 года.

В это время началась коллективизация, и, как почти везде, она началась с закрытия храма. После того как храм был закрыт, жена Евфросиния Михайловна стала просить его, чтобы он не искал нового места священника и перестал служить; о том же просили и некоторые из крестьян, видя, что надвигается беда и не сегодня-завтра священник может быть арестован. Они говорили ему:
— Отец Иван, ведь уже и в Москве всё разрушают, храмы взрывают, оставь служение.
— Нет, я не изменник Богу. Море переплывешь — на берегу утонешь.
Но на всякий случай, чтобы из-за его священства власти не преследовали семью, он разрешил жене развестись.

В 1929 году о. Иоанн получил место священника на погосте Белом Молоковского района, а 1 ноября 1930 года перешел служить в храм села Бошарова. Здесь жили монахини из многих закрытых монастырей и церковная служба правилась по-монастырски.

Время от времени о. Иоанн приезжал в Залужанье навестить семью и повидаться с прихожанами, которые искренне любили глубоко верующего священника. Приезжать приходилось ночью, чтобы не навлечь беду на близких. Но все равно, часто случалось так, что соседи, которым ГПУ поручило следить за домом священника, доносили о приезде о. Иоанна уполномоченному ОГПУ, тот посылал милиционера, который, приходя, спрашивал, здесь ли священник, и тут же уходил, не желая арестовывать его. Побывав дома и всех повидав, священник ночью уходил пешком в село, где служил.

ОГПУ все же решило арестовать священника, а вместе с ним и прихожан-крестьян. Формально их обвинили в том, что они являются противниками создания колхозов, повсюду говорят против них и создали на этой почве целую группу, которую будто бы и возглавил о. Иоанн Бойков. Соседи в очередной раз донесли, что к жене и детям приехал священник, и на этот раз ГПУ само арестовало его. Виновным себя о. Иоанн не признал. На допросе, отвечая на вопросы следователя, он показал: «В селе Залужанье я не стал служить с октября месяца 1929 года ввиду того, что церковь закрыли. Там я служил восемь лет. Особой дружбы мне с кем-либо вести не приходилось по той причине, что я глуховат, болезненный. В деревне Малые Дельки я знаю всех, так как эта деревня была прихода церкви села Залужанье. Знаю там Павлова Василия Павловича как живописца, так как последний лично мне писал икону и в церковь писал две иконы, затем золотил крест на колокольне. Кроме того, когда бывали в деревне Малых Дельках молебны и бывала плохая погода, приходилось останавливаться у Павлова, так как у него имеется навес и удобно ставить лошадь. Специально в гости к нему не ходил. Какой-либо помощи, советов я ему не давал и около года совершенно не виделся с ним. С момента моего отъезда в село Бошарово, то есть с 1 ноября 1930 года я ни с одним прихожанином Залужанского прихода не видался и никакой связи не имел, как письменной, так же и живой. Приехал я в село Залужанье 11 марта и, так как в Бошарове уволился совсем, привез детям картофеля два узла и хотел на другой день ехать на Красный Холм в город Бежецк к преосвященному епископу Григорию проситься куда-нибудь на службу в другой приход, но уехать не удалось, так как 12 марта был задержан на квартире у разведенной жены Постниковой. Больше по настоящему делу добавить ничего не могу».
Были арестованы и крестьяне, но ни один из них не признал себя виновным и не стал поддерживать выдумок следователя. Как раз именно в этом селе бедняки выступили против закулачивания и изъятия имущества у односельчан, сумев доказать, что ни кулаками, ни «мироедами» они не являются. Тогда власти обложили «виновных» налогом и, поскольку налог был велик и не был уплачен, потребовали уплату штрафа, а за неуплату штрафа постановили изъять все имущество; однако сельсовет медлил с исполнением бессовестного решения. Теперь, когда и священник, и крестьяне были арестованы, следователь спросил председателя сельсовета Ивана Кутьина, почему он не произвел изъятия имущества у оштрафованных крестьян. Тот ответил: «Я не выношу крика и плача детей, и поэтому отказался идти, но я не говорил другим членам сельсовета, чтобы и они не ходили, а почему и они не пошли, я не знаю».

Через месяц, 20 апреля 1931 года, Тройка ОГПУ приговорила о. Иоанна к пяти годам исправительно-трудовых лагерей; вместе с ним были приговорены к различным срокам заключения и ссылки четверо крестьян.
После ареста священника у его жены Евфросинии отобрали дом в Залужанье и все, что в нем было, хотя дом был построен еще ее родителями, когда она решила выйти замуж за Ивана Яковлевича. Без дома и средств остались дочери о. Иоанна, Нина и Вера, которым было тогда восемь лет и четыре года. Власти отобрали всю одежду, у детей забрали игрушки, родным священника разрешили взять из дома только то, что те успели надеть.
Незадолго до ареста о. Иоанн просил свою мать, Александру Васильевну: «Мама, когда меня арестуют, не оставь моих детей, помоги им». Сестра о. Иоанна была против того, чтобы давать приют жене брата, потому, мол, что у Евфросинии Михайловны есть свои родственники, но Александра Васильевна настояла, и жена о. Иоанна с детьми поселилась в Бежецке в доме его матери. В доме в это время проживало много родственников, и семья арестованного священника поселилась на кухне. Поскольку Евфросиния Михайловна была лишена гражданских прав как жена священника, несмотря на то что была с мужем разведена, на работу ее никуда не принимали. И пришлось ей ходить по миру и побираться. Свое нищенство она от детей скрывала, чтобы те не переживали за нее и не стыдились; она никогда не ходила просить в храмы, так как это быстро дошло бы до родственников, а ходила по глухим и дальним деревням. Утром потихонечку соберется и уйдет, вечером придет с тем, что подаст Господь. Все, что ей удалось сохранить из личных вещей, в первые же дни было обменено на продовольствие. Но бесконечно так не могло продолжаться, и она поехала к своей сестре в Москву посоветоваться. Сестра ее принимала, но помочь ничем не могла, да и принимала как жену арестованного священника, тайно: только накормит — и все, на ночь никогда не оставляла, боялась, чтобы муж не узнал. Ехала однажды к ней Евфросиния в Москву и горько плакала, глаза не просыхали от слез. И вот какой-то человек спросил ее:
— Да что вы плачете-то? Что у вас случилось?
— Да вот еду, еду, а сама не знаю, куда и как еду и на что и как мне жить.
И человек тогда ей сказал:
— Поезжайте в Иваново-Вознесенск, есть такой город — Иваново-Вознесенск. И там вас в правах восстановят. Устроитесь работать на комбинат и восстановитесь в правах.
Евфросиния, как он это сказал, сразу ему поверила и отправилась в Иваново-Вознесенск — поначалу одна, без детей. Приехала — чужой город, ни одного родного человека. Пришла она на меланжевый комбинат, и там ей кто-то сказал: «Идите по такому-то адресу. Там живет одинокая старушка, она вас пустит».
Это была одинокая бабушка, девица, она сама и свой маленький домик построила, и дрова заготовляла, и все по дому сама делала. Постучалась робко Евфросиния Михайловна.
— Кто, кто там? Кто ты?
— Да вот я… мне посоветовали.
Женщина глянула на пришедшую и говорит:
— Проходи, проходи! Ты знаешь, какой мне сон сегодня приснился? Увидела я, как ко мне в окошко священник постучал. Проходи, проходи, матушка! И детей привози, устраивайся.
Съездила Евфросиния Михайловна за детьми, устроилась работать на меланжевый комбинат, на самую тяжелую, грязную работу, на которую никто не шел — цеха убирать. Проработала она здесь один год и стала болеть, и ей сотрудники на комбинате посоветовали — похлопочи, чтобы тебя восстановили в правах. Хлопоты увенчались успехом, ее восстановили в правах, она уехала в Бежецк и устроилась работать учительницей. Но проработала недолго: как узнали, что она жена священника, так уволили. И она пошла в другую школу, но здесь повторилось то же самое. В последний раз она устроилась в школу в Княжеве, в селе, где служил брат ее мужа о. Иаков. И здесь директор школы хотел не только уволить ее как жену священника, но стал добиваться, чтобы ГПУ непременно арестовало ее. Все эти события и переживания привели к тому, что у Евфросинии Михайловны на продолжительное время отнялись ноги. Врачи выписали ей документ об инвалидности, и Александра Васильевна сказала ей: «Фролушка! Не ходи больше работать. Не ходи. Ну их. Не ходи к ним больше работать». Это был 1937 год. О пенсии ей пришлось хлопотать долго, многократно она писала властям, писала даже Крупской. Пенсию ей дали самую незначительную, только чтобы хлеба купить, но с Божьей помощью она с детьми выжила.

Из книги иеромонаха Дамаскина (Орловского) «Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия»